Сайт А. Г. Киселёва

Среди книг 10.2

ОБЗОР НОВИНОК НАУЧНОЙ И НАУЧНО-ПОПУЛЯРНОЙ ЛИТЕРАТУРЫ ПЕТРОЗАВОДСКА И САРАНСКА ИЗ ЗАЛА НОВЫХ ПОСТУПЛЕНИЙ РГБ ПО ПРОБЛЕМАМ ИСТОРИИ И КУЛЬТУРЫ ФИННО-УГОРСКИХ НАРОДОВ

Клюева И. В. Скульптор С. Д. Эрзья: биография и творчество в культурном контексте последней трети XIX – середины ХХ века. Монография. Саранск: Изд-во Мордовского ун-та, 2016. 280 с.

Мирская Н. М. Степан Эрзья под взглядом Николая Шибакова (проблемы творчества). Саранск, 2016. 400 с.

140-летию со дня рождения выдающегося российского скульптора Степана Дмитриевича Эрзья посвятили свои работы И. В. Клюева и Н. М. Мирская. Первая книга – академическая монография, целью которой была характеристика творчества скульптора в культурном контексте последней трети XIX – середины ХХ в. Вторая – это эвристический анализ отражений «творчества в творчестве» – произведений, мировоззрения и мирочувствования С. Д. Эрзьи в трудах известного мордовского журналиста и искусствоведа Н. И. Шибакова.

Впрочем «творчество в творчестве» налицо и в книге И. В. Клюевой, представившей своего героя как выразителя определенной культурно-исторической среды, а его произведения как объективацию культурного опыта эпохи, ее ментальности.

Автор выявляет связи искусства С. Д. Эрзьи с доминирующими художественными направлениями рубежа XIX-XX в.: реализмом, импрессионизмом, символизмом, модерном, экспрессионизмом. Констатация «не достаточно глубокого и основательного» осмысления скульптором социальных и идейно-философских «координат эпохи»[1] только подчеркивает собственно художественную, творческую ценность произведений героя книги. Ведь художественное творчество – это прежде всего самовыражение. «Его находки стиля и принципов пластики, столь различные, тем не менее, удивительным образом соединяют искания начала ХХ века с исканиями в области искусства в середине века», – пишет уже Н. М. Мирская. Этот феномен [различий] она объясняет тем, что С. Д. Эрзья «опирался на принципиальные основы народного мировосприятия… а «заряд» получил от демократической культуры предреволюционной России»[2].

Выбор творческого псевдонима, безусловно, был «манифестацией этнокультурной идентичности»[3]. И хотя в обеих книгах С. Д. Эрзья предстает как выдающийся российский, европейский, латиноамериканский художник, замечены и анализируются, и этнические интенции его искусства.

И. В. Клюева вслед за Г. Д. Гачевым видит их, прежде всего, не в тематике, а в «структуре» творчества скульптора – «само видение мира сквозь узловатую суковатую фактуру дерева, леса, есть видение лешего, невиданное доселе в искусстве»[4].

Финно-угорские народы России / научн. ред. проф. В. А. Юрчёнков. Саранск: НИИ гуманитарных наук при Правительстве Республики Мордовия, 2016. 864 с.

Оцениваемый труд является одновременно и научно-популярной книгой, и своеобразным манифестом российских финно-угров, вполне соответствующим сегодняшнему состоянию российского финно-угорского дискурса. Кризис традиционной культуры, шире – этнокультурные проблемы, налицо. Но зарубежным скептикам относительно будущего культуры финно-угров в России противопоставляется вера в творческие силы наших народов, которые вместе с другими народами России (и властью) способны дать достойный ответ на вызовы времени.

В издательском отношении это богато выполненный труд (большой формат, высококачественная бумага, прекрасные иллюстрации, «подарочное издание»). Книга явно адресована не столько «внутреннему читателю», сколько «зарубежным скептикам» – текст ее дается на русском и английском языках.

Яловицына С. Э. Лютеране в Карелии: исторические очерки. Петрозаводск: ИП Марков Н. А., 2016. 216 с.

Протестантизм в последнее десятилетие получил широкое распространение на землях российских финно-угров. Попытку выяснить роль этнического и конфессионального компонентов в самоидентификации финнов-лютеран на территории российской Карелии XIX – начала ХХ в. предприняла С. Э. Яловицына.

Рецензируемый труд представляет собой качественный научный текст. Более 20 архивных фондов, почти 30 сборников документальных публикаций, 120 наименований в списке литературы, в том числе более 40 книг на финском языке не просто числятся в приложении, но на самом деле «живут», «работают» в книге.

Введение производит несколько противоречивое впечатление. С одной стороны, автор обстоятельно объясняет замысел книги, формулирует задачи, позволяющие его реализовать, анализирует некоторые ключевые понятия (адаптация, ассимиляция). С другой, ничего не говорит о научной литературе, посвященной истории лютеранства в России, вопросам культуры и религиозности российских финнов. Крайне лапидарна и характеристика источников.

Автор последовательно рассматривает историю проникновения лютеранства на территорию Карелии, его распространения через динамику численности и состава прихожан, выясняет этнический состав приходов, характеризует основные направления их деятельности в связи с изменениями условий и государственной конфессиональной политики в разные исторические периоды.

Важная часть работы посвящена роли религии в этнической идентификации финнов. Финны Карелии, как население пришлое, на протяжении XVIII – начала ХХ вв. переживали процесс адаптации к новым условиям. В условиях дисперсного расселения они могли, как сохранить свою культуру, так и оказаться ассимилированными.

Эти взаимоисключающие in obstracto тенденции в реальной действительности часто взаимодействовали, порождая самые разнообразные культурные формы. Достаточно высокая степень языковой ассимиляции сочеталась у финнов с устойчивой ориентацией на свои культурные ценности[5].

Эта культурная противоречивость, с одной стороны, не могла не отразиться и на религиозных верованиях, с другой, этими верованиями во многом сглаживалась. Одним из основных факторов сплоченности финнов в Карелии стало создание и функционирование лютеранского прихода и приходской школы, объединявших этнические и конфессиональные формы деятельности[6].

Репрессии 30-х гг. актуализировали для ссыльных и депортированных народов сохранение религиозных верований, как средства этнокультурной самозащиты. Своеобразный религиозный ренессанс послевоенной эпохи в полной мере отразился и в жизни вновь сложившейся в Карелии этого времени финской диаспоры, частью которой, в отличие от предыдущей эпохи, было наличием в ней финнов-игнерманландцев, сильно пострадавших в 30-40-е гг. Со временем это религиозное возрождение вышло из первоначально внутрисемейных отношений в публичную сферу. «Финнам требовались общественное признание, общественная толерантность по отношению к их культуре, в том числе и к лютеранской церкви»[7].

Жестко связанной с конфессиональным выбором оставалась этническая самоидентификация финнов Карелии и к концу ХХ в. «Финны-лютеране, в отличие от православных финнов, демонстрировали приверженность традиционным нормам жизни, более этнически-специфичные образцы поведения»[8].

Вместе с тем, в настоящее время, по оценкам автора, этнический состав прихожан становится более пестрым, по преимуществу русскоязычным. Поэтому, заключает С. Э. Яловицына, «можно говорить об ослаблении этнической и конфессиональной связи в лютеранских общинах Карелии в современный период, о приоритете вероисповедальных факторов над этнокультурными в мировоззрении прихожан»[9].

Финно-угорская мозаика: сб. ст. к юбилею Ирмы Ивановны Муллонен / отв. ред. О. П. Илюха. Петрозаводск: Карельский научный центр РАН, 2016. 379 с.

Составители сборника, посвященного юбилею известного российского филолога-ономаста И. И. Муллонен, включили в книгу не только работы по языкознанию, но и труды археологов, историков, этнологов, специалистов по музейному и архивному делу.

Сборник разбит на 4 раздела: междисциплинарные исследования и научное партнерство, языкознание, этнография и фольклористика и, наконец, археология и история.

Первый раздел открывает статья А. Е. Загребина, посвященная неизданным полевым дневникам, письмам, анкетам 20-30-х гг. Это было время, когда, по образному выражению автора, «ценность народной культуры и значимость ее научного изучения были осознаны самими российскими финно-уграми, когда из среды вчерашних просвещаемых выделились просветители»[10].

В статье С. И. Кочкуркиной на карельских материалах анализируются междисциплинарные связи и отношения археологии и топонимики. «Данные топонимии, в сравнении с археологическими данными, не в состоянии датировать то или иное явление, но они могут установить последовательность смены топонимных моделей, реконструировать языковую принадлежность исчезнувших коллективов, … выяснить территорию расселения народов, пути их передвижения, взаимоотношения с соседями, особенности хозяйственной деятельности». Автор отмечает и большую системность топонимического материала. «Достоверность топонимической информации обеспечивается массовостью, устойчивостью во времени и формульностью топонимии… Современные исследования значительно продвинулись в раскрытии закономерностей образования и функционирования топонимов, что позволяет использовать их в качестве надежного источника для исследования этнокультурного, исторического и языкового наследия территории»[11].

Языковой и культурный контекст, в котором возникло слово «боярин», исследует А. В. Толстиков. Оказывается что различные формы этого слова присутствуют едва ли не во всех западноевропейских языках, при этом устойчиво ассоциируясь с Русью, Россией. Анализ этих форм позволяет говорить об изменении значения слова: от принятых на Руси «старшего дружинника», «высшего чина» – до «младшего», подобного «сыну боярскому». В начале XVII в. в Швеции возникает понятие «русские бояре» для обозначения перешедших на шведскую службу российских подданных, наделенных землей и вошедших в состав шведского дворянства[12].

Партнерству науки и музея, историков и архивистов посвящены работы М. Л. Гольденберга, И. Г. Петуховой и Е. С. Намятовой. В первой речь идет, помимо прочего, о влиянии музея на научные поиски, авторы второй иллюстрируют тему интересной объемной документальной публикацией по истории деревни Мунозеро.

В обширном разделе языкознания представлены 14 работ, в том числе статья С. А. Мызникова, посвященная оленеводческой лексике на материале уральских языков и севернорусских говоров.

Раздел «Этнография и фольклористика» открывает работа И. Ю. Винокуровой, соединяющее в себе высокое научное качество и очень личное повествование, освещение одной из южно-вепсских космогонических тем на основании собственных полевых материалов. Автор характеризует космографию, происхождение Неба, показывает Небо как – загробный мир, выходит на проблему генезиса космогонических представлен6ий вепсов.

Элементы регламентации и табуирования в этикете банного ритуала карелов представила Л. И. Иванова. Карелы считали баню сакральным локусом, неким семейно-родовым святилищем; здесь проводились ритуалы, связанные с переходными периодами в жизни человека: с рождением, свадьбой и погребально-поминальной обрядностью. Поэтому в банок этикете (исследовательница говорит и о «банных обрядах») «переплелись рациональное и иррациональное, реальное и мистическое, древнее и новое, языческое и христианское»[13].

Использованию березы в народной медицине карелов посвящена небольшая работа Т. В. Пашковой. Обычаи, обряды и поверья русского сельского населения, связанные с охраной природной среды в Обонежье представил К. К. Логинов, видящий в основе «крестьянской экологии» близость крестьянского хозяйства природе, осознание природы, как стихии, управляемой высшими силами. Собственные полевые материалы помогли автору ярко представить отношение русского мужика к природе как одухотворенное, анимистическое.

Оригинальная работа выполнена С. М. Лойтер. На материалах дневника, а также интервью Анастасии Степановны Койбиной – уроженке Заонежья, в детстве покинувшей родные места, но сумевшей сохранить в памяти детства ценные фольклорно-этнографические факты. Один из таких фактов – свадебный обряд – приведен в статье С. М. Лойтер по записям А. С. Койбиной.

Близка предыдущей следующая работа И. И. Набоковой с материалами к биографиям сказителей Космозерской волости Павла Перфильевича Горшкова, Ивана Аникеевича Касяьнова и др. Изучение биографий позволило «предположить, что в первой половине XIX в. освоение и передача героического эпоса на Космозере происходили не только в замкнутом семейном кругу. Освоению былин способствовал значительный интерес крестьян-отходников к этому жанру. Исполнители былин были выходцами преимущественно из живших нераздельно, сложных по составу семей, имевших достаток, сохранявших традиционный уклад жизни. В значительной степени семьи космозерских сказителей были связаны со старообрядчеством, что также оказывало влияние на сохранение и наследование эпической традиции»[14].

В первой статье историко-археологического раздела А. Ю. Тарасов исследует обучение и ученичество в древней индустрии каменных орудий. Разобрав в связи с индустрией каменных орудий явление ученичества, автор дает характеристику источников (стоянка-мастерская Фофаново XIII), оценивает масштабы производства и уровень мастерства. В основе оценки последнего лежит правило: количество отходов от изготовления одного орудия должно оставаться в пределах некоего диапазона. Автор сравнил археологические материалы и результаты, полученные им самостоятельно в результате экспериментов по репликации процессов изготовления орудий. Сделан вывод о наличии заметной доли неудачных попыток изготовить то или иное орудие. Выявлено значительное количество артефактов – «40 предметов, которые могли являться работой учеников или даже просто результатом детской «игры», подражательных упражнений детей. Наконец, высказано предположение о существовании ученичества, при этом возраст учеников на основании исследований в современной Новой Гвинее определен А. Ю. Тарасовым в 12-14 лет с периодом учебы 5-10 лет.

Еще одна статья на археологическом материале написана Т. А. Хорошун, исследовавшей технологию древнего гончарства Карелии.

А. Ю. Жуков представил статью о правовом положении саами и вепсов «в системе российской государственности». Выделяя «древнерусский» и «московский» периоды включения этих народов в систему государственного управления автор показал, как отношение русского государства к вепсам «укладывалось в обычную, ординарную схему «государство – крестьяне и их волостное самоуправление», а отношение к кочевавшим в приграничье саами выстраивалось несколько по-иному: «государство – саамские старосты (главы родов) – рядовые саами»[15].

Просительное послание старообрядцев Шелтопорогского скита о милостыне представил А. В. Пигин, недостатки и парадоксы статических источников, освещающих явление полиэтничности и социальной стратификации в Карелии на рубеже XIX-XX вв. – И. А. Чернякова.

Праздничное пространство города рубежа XIX-XX вв. в глазах современников на материалах Петрозаводска исследовала Е. Ю. Дубровская. Автор отмечает наличие карнавальных, корпоративных, коллективных элементов, «военного оттенка», наконец, элементов архаики, но в целом перед читателем скорее культурологическое, нежели историческое исследование, опирающееся на те или иные культорологические идеи и формулы Павла Флоренского и В. В. Давыдовой.

Политика в отношении финноязычной школы в Карелии в 1944 – конце 1950-х гг. анализируется в статье Л. И. Вавулинской. Международные политические коллизии породили парадокс – карельские дети вынуждены были обучаться на чужом для них на финском языке. Проблемы с учебной литературой и педкадрами усугубляли положение. В то же время, эта политика позволила поддерживать финноязычный сегмент культуры Карелии.

Анализу репрезентации образов «Нашей страны» и «Нашей Республики» в букварях для школ Карело-Финской ССР посвящена статья О. П. Илюхи. Автор отметила три базовых характеристики образов страны: «большая», «могучая», «богатая»; показала, как складывалось и структурировалось понятие «наша». Оно, это понятие, относилось почти исключительно к стране, государству, столице Москве, и, совсем немного, к образу Карелии. Буквари послевоенного времени «создавались в условиях, когда национальная школа формировала советскую идентичность, а этническая культура воспринималась как помеха в социалистическом строительстве»[16].