Сайт А. Г. Киселёва

ОБЗОР НОВИНОК НАУЧНОЙ И НАУЧНО-ПОПУЛЯРНОЙ ЛИТЕРАТУРЫ ИЗ ЗАЛА НОВЫХ ПОСТУПЛЕНИЙ РГБ (ЯНВАРЬ-МАРТ 2014 ГОДА) ПО ПРОБЛЕМАМ ФИННО-УГОРСКИХ НАРОДОВ И ИХ НАЦИОНАЛЬНО-ГОСУДАРСТВЕННЫХ ОБРАЗОВАНИЙ: ИСТОРИЯ, ЭТНОГРАФИЯ, СОЦИОЛОГИЯ, ЭКОНОМИКА, ПОЛИТИКА.

№ 4.

Зеленеев Ю. А. Очерки этнокультурной истории Поволжья XIII-XV вв. Монография. / Ю. А. Зеленеев. Йошкар-Ола: Марийский гос. ун-т, 2013. 328 с.

В книге известного российского археолога и историка[1] представлена широкая панорама этнокультурных процессов в древнем - средневековом Поволжье. Перманентно возникающий в научных кругах интерес к теме, связан сегодня не только с новыми археологическими открытиями, но и с актуализацией проблематики истории Золотой Орды, ставка правителей которой находилась на Нижней Волге. Известная новизна рецензируемой монографии определяется не только широтой источниковой базы, но, может быть, прежде всего, тщательным изучением последних научных достижений, комплексностью подходов, использованием данных самых разных вспомогательных дисциплин.

Особого внимания в книге заслуживают сюжеты, посвященные финно-угорским народам Поволжья. Говоря о городах региона, Юрий Анатольевич Зеленеев исследует историю города Мохши – центра «Мордовского улуса». Впервые автор обратился к этой теме еще в 2001 г.[2] Хотя город Мохши создавался из административно-управленческих соображений, он, очевидно, мог иметь и некоторое экономическое значение. Черноземная лесостепь была пригодна и для земледельческих занятий, и для пастбищного скотоводства; лес давал меха и продукты пчеловодства, вывозившиеся на Восток. При неразвитости ремесел у мордвы в целом, изделия здешнего ювелирного производства были известны в широкой округе.

Несмотря на то, что город возник на месте домонгольского мордовского поселения, по топографии и планировке это был типичный золотоордынский город: усадьбы знати располагались по степи без видимого порядка, не создавая определенного городского центра. Со временем рядом с ними сформировался торгово-ремесленный посад, имевший собственный центр с городской площадью, мечетью и рынком. О «выраженности» мордовского элемента свидетельствует, в частности, факт расположения городского кладбища рядом с мордовским могильником.

Среди объектов, обнаруженных и изученных археологами в Мохши, Ю. А. Зеленеев характеризует усадебные бани: небольших размеров (8-27 кв. м.), с кирпичными фундаментами и 2-3 помещениями, подпольным отоплением, сооруженные в традиции домонгольского булгарского строительства. Автор описывает также и  мавзолеи, локализованные в урочище Мизгит; здесь отмечается, прежде всего, смешение строительных традиций Волжской Булгарии[3] и нижневолжских городов, ярко выраженное присутствие среднеазиатских мотивов, то есть тот синкретизм, который, так или иначе, был свойственен культуре Золотой орды в целом.

Особенно интересен раздел книги об этнокультурной истории оседлого населения древнего и раннесредневекового Поволжья. Ю. А. Зеленеев дает небольшой очерк этногенеза мордвы, указывая на переход от городецкой археологической культуры к мордовской, как рубежное явление, а также отмечая сильное влияние на этногенез мордвы скифов, сарматов, с одной стороны и волжских финнов, с другой. В VI-VIII вв. этот процесс в основном завершается, но расселение мордвы на новые и новые территории уже в XI-XIII вв., приводит к складыванию внутри этноса двух субъэтносов: эрзи и мокши. Мордовская культура этого времени, по оценке автора, может быть отнесена к культурам историко-этнографической области западно-волжских финнов.

Период наивысшего расцвета древне-мордовской культуры Ю. А. Зеленеев относит к VIII-X вв., когда предположительно сформировался хозяйственно-культурный тип мордовского этноса как этноса пашенных земледельцев. Культурный мордовский комплекс четко выделяется даже среди близкородственных культур волжских финнов. Определяются границы этнической территории мордвы, а с XIII в. начинается процесс возникновения протогосударственных объединений.

Менее детальному разбору подвергнута этническая история марийцев, начало этногенеза которых автор связывает с позднегородецким и азелинским компонентами и относит к середине I тыс. н.э., а завершение – с вхождением территории расселения марийцев в состав Московского государства в XV-XVI вв. 

Изучение марийских могильников Ветлужско-Вятского междуречья IX-XI вв. показало, что в это время складывается общность территории обитания, возможно, языка,  хозяйственного уклада, религиозных представлений, наконец, тогда же марийцы становятся известны за пределами ареала своего обитания.

Археологический материал IX-XI вв. свидетельствует о наличии торгово-обменных отношений между марийцами и булгарами (булгарская металлическая посуда, поясная гарнитура) – прежде всего на Волге, с западными финнами (застежки-фибулы, биметаллические кресала) – главным образом в верховьях Ветлуги. В XI в. наблюдался массовый приток и древнерусских изделий (витые и пластинчатые браслеты, браслетообразные и височные кольца).

Рассуждая о взаимоотношениях марийцев с соседями, Ю. А. Зеленеев приводит оценку В. Напольских и В. Чуракова, определявших марийцев как своеобразных «федератов» Волжской Булгарии. Эту ориентацию они сохранили и в XVI столетии, когда в борьбе Московского государства с Казанским ханством неизменно поддерживали последнее.

В начале XIII в., накануне ордынского вторжения, марийцы, констатирует автор, находились на завершающей стадии формирования народности, но в отличие от морды у них еще не сложилась общность территории. Обширные лесные пространства Ветлужско-Вятского междуречья, как основной район марийского расселения, были очень редко заселены. 

В сравнении с историей мордвы и марийцев древности удмуртов заметно слабее освещены археологическими и письменными источниками, а потому, признает автор, значительная часть суждений о них носит гипотетический характер.

Процесс формирования удмуртского этноса происходил в бассейне реки Чепцы, где начиная с Х в., формируется Чепецкая археологическая культура. Это обширный район Верхнего Прикамья и бассейна Чепцы, северная периферия Волжской Булгарии, с которой население городищ чепецкой культуры вело оживленную торговлю. Отсутствие признаков административного управления в чепецких городищах свидетельствует, по видимости, как раз об их торговом характере. Автор предполагает также русскую инфильтрацию на земли удмуртов в XII-XIII вв., а также переселения части удмуртов на север, вверх по Вятке вместе с группами булгар не позднее XIII-XIV вв. Здесь же дается оценка значения ордынского вторжения, распространяемая Ю. А. Зеленеевым на все финно-угорские народы Поволжья. Она заключается в том, что нашествие монголов означало, прежде всего, не вхождение финно-угров в состав государства Джучидов, а усиление политического и культурного влияния, исходившего от русских княжеств. Этот тезис раскрывается автором в разделе «Мордва и другие народы лесостепного Поволжья в золотоордынский период». 

Ордынское вторжение в Поволжье вылилось в длительную войну, основные события которой были связаны с походами 1236-1237 гг., когда разгрому подверглись центральные районы Волжской Булгарии, городища Верхнего Посурья и Примокшанья, а также с походами 1238-1239 гг. преимущественно на северные мордовские земли. Оценивая последствия военного погрома, Ю. А. Зеленеев говорит об его тяжелых последствиях – сокращении населения и упадке производительных сил (прекращение функционирования поселений в ряде районов, заселенных мордвой); в то же время автор не соглашается с представлениями о катастрофе – традиционные территории обитания народы Поволжья сохранили, во многих районах продолжали функционировать и поселения. Пограничное положение мордовских земель между русскими территориями и Золотой ордой стимулировало дальнейшее развитие субэтносов эрзи, попавшей в «сферу русского влияния» и мокши, земли которой оказались непосредственно включенными в состав Золотоордынского государства.

Система управления покоренными территориями складывается в Золотой орде в 40-е гг. XIII – первой половине XIV вв. Процесс классообразования, продолжавшийся у мордвы в этот период, протекал, таким образом, в условиях господства завоевателей. Поэтому при формировании «верхов» определяющим был не социальный фактор, а этническая принадлежность. Большую часть «элиты» составляли представители тюркского этноса. Государственная система опиралась на клановую структуру, через нее на улусы и другие земельные владения.

В первой половине – середине XIV в. мордва переживала своеобразный «демографический взрыв». В условиях политической стабильности в Золотой орде она продолжала заселять территории, которые занимала в доордынский период. Так часть мордвы оказалась на землях Волжской Булгарии. Ю. А. Зеленеев предполагает, что она положила начало этнической группы, впоследствии получившей название каратаев. Мордовские памятники появились и в Самарском Поволжье и южнее, где фиксируется наличие мордовской керамики и мордовских топонимов – так мордовское земледельческое население смещалось на юг, на новые плодородные земли. Заметным было и восточное направление миграций в Среднем Поволжье. Другой характерной чертой демографической ситуации XIV-XV вв. было усиление смешения этнического состава населения – мордовского и тюркского, мордовского и русского. При этом в первой половине XV столетия происходило постепенное вытеснение ордынцев из мордовских земель Московским княжеством и переход части бывшего Мордовского улуса под Московскую юрисдикцию.

Исследуя этнокультурные перемены ордынского времени, Ю. А. Зеленеев отмечает их противоречивый характер. Часть культурных комплексов и традиций сохраняется (прежде всего, хозяйственно-культурный комплекс, погребальный обряд); часть – утрачивается (изготовление некоторых ювелирных изделий, например, женских височных колец); наконец, в результате ордынского влияния появляются новые культурные явления, такие, например, как чеканка монет. На материалах кладов автор достаточно подробно описывает особенности оборота последних: дирхемы Мохши, дирхемы столиц Золотой орды, монеты Токтамыша, монеты азакского и крымского происхождения, Московского и Нижегородского княжеств.

В отличие от прошлого мордвы, разбор истории марийцев золотоордынского времени наталкивается на дефицит источников. Ю. А. Зеленеев критикует хронологические построения Т. Б. Никитиной[4], соединяющей в один этап памятники XII-XIII и XIII-XV вв., предлагает свой вариант периодизации средневековой истории марийцев в соответствии со временем существования Джучидской империи (середина XIII – начало XVI вв.). Здесь же автор дает классификацию марийских поселений, характеризует укрепленные городища, в том числе Малосундырское, назначение оборонительных сооружений которого до сих пор не поддается объяснению, а среди неукрепленных марийских поселений выделяет: а) расположенные на мысах или стрелках, б) террасные, в) расположенные на дюнах, г) террасно-мысовые. Анализ керамики, ювелирных, металлических и других изделий, свидетельствует о тесных контактах как с русскими, так и золотоордынскими соседями. Подводя итоги исследования Ю. А. Зеленееев отмечает перспективность дальнейшей разработки темы.

В заключении рецензии уместно будет указать на основательность списка источников (133 названия) и литературы (349 названий), наличие хорошо сделанных приложений и, увы, отсутствие крайне желательного картографического материала. Книга, безусловно, будет востребована не только специалистами, краеведами, но и широкой публикой, интересующейся историей родного Поволжья. 

Суни Л. В. Великое княжество Финляндское (первая половина XIX в.). Становление автономии. / Л. В. Суни. Петрозаводск: Изд-во ПетрГУ, 2013. 137 с.

Монография известного российского специалиста по истории Финляндии Льва Вальтеровича Суни[5], по собственному признанию автора, представляет собой первую часть задуманного им систематического изложения истории Финляндии XIX века и посвящена, главным образом, становлению Финляндской автономии в составе Российской империи. Вероятно поэтому, наряду с юридико-политической проблематикой, в том числе исследованием экономической политики в отношении Финляндии, автор посчитал необходимым обратиться и к социально-экономическим сюжетам, в общем контексте книги представляющимся несколько чужеродными. К сожалению, автор не предпослал книге по определению необходимого для монографии введения – возможно именно в этом несуществующем разделе и можно было бы обосновать круг вопросов, предупредив, таким образом, некоторое недоумение читателя.

Первая глава монографии «Присоединение Финляндии к Российской империи» содержит очерк «Финляндской войны» 1808-1809 гг. и исследование процесса изменения содержания «финляндской проблемы», а соответственно и перемены российской политики. Л. В. Суни показывает и влияние международного фактора, и борьбу в русских верхах, и эволюцию представлений Александра I и его окружения. Обстоятельно освещается «работа канцелярий», бюрократические усилия по подготовке юридико-политической базы и процедуры включения Финляндии в состав империи, детально исследуется история сейма в Борго.

Во второй главе «Формирование административной системы по управлению Великим княжеством Финляндским» автор характеризует статус, полномочия новых для Финляндии того времени властных институтов – Правительствующего совета, Генерал-губернатора, Комиссии финляндских дел, а также Статс-секретаря, Сената. Л. В. Суни  показывает, как шла работа над соответствующими регламентами и иными нормативными документами, как складывалась практика их применения и взаимодействие названных властей. Присоединение Финляндии и ее устройство в составе империи выступают в книге как длительный и сложный процесс. Интересны в этой связи историографические характеристики, наблюдения по поводу распределения и изменения ролей между генерал-губернатором и вице-губернатором в Правительствующем совете, генерал-губернатором и статс-секретарем, сравнение «политического веса» Правительствующего совета и Комиссии, оценка роли Сената, органически дополненные политическими, деловыми портретами представителей высшей финляндской бюрократии. Ярко написаны сюжеты, посвященные генерал-губернаторствам А. А. Закревского, А. С. Меншикова, взаимоотношениям русских и финляндских руководителей княжества, борьбе в верхах, в финляндской элите по вопросам изменений полномочий отдельных властных институтов, становлению финляндской «общественности», прежде всего, газетам и университету.

В третьей главе представлена экономическая, прежде всего денежная и таможенная, политика Империи, а также и политика финляндского сената, способствовавшие развитию финляндской «особости», распространению представлений о Финляндии, как «об отдельной части метрополии со своими законами и нормами экономической жизни». Как отмечалось выше, в главу включен и очерк социально-экономической жизни Финляндии, а именно: деревни, сельского хозяйства и промышленности.

В заключении следует отметить: автору удалось показать процесс становления автономии Вел. княжества Финляндского в составе Российской империи как многоплановый процесс, как результат взаимодействия самых разных факторов внешне- и внутриполитического, экономического свойства, как результат игры интересов  и столкновений личностного характера героев этой истории. Заинтересованный читатель, безусловно, с благодарностью примет книгу и будет ждать выхода в свет заявленного автором труда по истории Финляндии XIX века. 

Этническая культура и XXI век: материалы научно-практической конференции. Петрозаводск: Изд-во ПетрГУ, 2012. 108 с.

Рецензируемый сборник трудов представляет собой материалы научно-практической конференции «Этническая культура и XXI век», проведенной Петрозаводской государственной консерваторией в апреле 2011 г. Он будет интересен, прежде всего, исследователям финно-угорской музыкальной культуры. Ей отведены второй – четвертый разделы или ¾ книги, может быть фрагментарно, но ярко рисующей музыкально-звуковой ландшафт Финно-Угорья.

В разделе «Проблемы изучения певческого фольклора финно-угров» представлены доклады М. Севастьяновой «О проблемах изучения йойг западных саамов», С. Николаева и Ю. Черкасова «Об импровизационных формах в песенной традиции Ижмы», Н. Анисимова «Музыкальный фольклор киясовских удмуртов: традиции и современность», а также Г. Тавлай «Пастушьи наигрыши в женской певческой интерпретации: структура и тембр».

Особый интерес у этнографов должен вызвать раздел «Проблемы этноорганологии». Здесь читатель найдет доклады А. Калаберда «О кантеле в шаманском культе», О. Терехова «Йоухикко – изучение и исполнительство», А. Маликиной «О сигналах-манках охотников Калевальского района Карелии», Д. Пахомовой «Kampa – традиционный мирлитон северных карел», И. Михайлова «Инструментальная музыка в жизненном цикле чувашей», а также презентацию исследования Н. Шамрай «Использование современных компьютерных программных разработок при анализе звука традиционных наигрышей на аэрофоне коми-зырян – куима чипсан» и работу К Гуреева «Колокола и колокольные звоны Карелии в XXI веке».

Последний раздел книги – «Носители традиций» содержит доклады Е. Фоминой «О традиционном исполнителе на балалайке и мандолине из п. Эссойла П. Т. Шомбине» и Ю. Гладышева «Вейкко Пяллинен – хранитель и пропагандист традиционной культуры северных карел».

Следует приветствовать усилия музыкальной общественности Карелии, Петрозаводской государственной консерватории им. А. К. Глазунова по созданию в консерватории факультета этнического искусства. В том, что дело это живое убеждает в том числе и состав участников конференции, в котором наряду с заслуженными учеными, представлена творческая молодежь, по преимуществу студенты и аспиранты Петрозаводской консерватории.

Карелы российско-финского пограничья в XIX-XX вв. Сб. статей. Петрозаводск: Изд-во ПетрГУ, 2013. 288 с.

Статья известного специалиста по истории отмены крепостного права С. Г. Кащенко[6] содержит интересный анализ развития историографии реализации Великой реформы 1861 года на территории Олонецкой губернии[7]. Автор связывает перспективы дальнейшего изучения положения крестьянства после реформы с продолжением поиска и критики источников. 

К периоду 60-х гг. XIX в. обратилась и А. А. Пашкова, исследовавшая голод 1866-1868 гг. в Северном Приладожье, «Годы великого голода», как называют его в Финляндии, последний голод в истории Западной Европы, вызванный естественными причинами. Историки видят его значение в том, что он побудил Финляндию к повороту от сельского хозяйства к развитию лесной промышленности, усилению индустриального начала в экономике Великого княжества[8].

В статье А. М. Пашкова[9] представлены образы беломорских карел, их быта, нравов, традиций созданные российскими исследователями М. Г. Заринским, П. П. Чубинским, Н. И. Камкиным  в 50-70-х гг. XIX в. Приведенный материал, безусловно, интересный и сам по себе, позволил автору сделать вывод о материально-бытовом оскудении карельского населения после реформ 60-х гг.[10]

Интересное исследование брачных правил и относительно высокого удельного веса незаконнорожденных у старообрядцев Беломорской Карелии предпринял Ю. Г. Шикалов. Автор разобрал отношение к браку и внебрачным детям применительно к разным толкам старообрядчества, подтвердив соображения предшественников о конфессиональных, а не этнических корнях терпимого отношения к «богом данным» детям[11].

Известный специалист по истории Карелии, в частности по истории образования и культуры О. П. Илюха[12] исследовала работу сельской школы в Карелии рубежа XIX-XX вв. по распространению прикладных знаний. Автор показала, как в условиях борьбы мнений вокруг профессионализации начального образования школа в Карелии превращалась в институт, способный содействовать модернизации северной деревни[13].

Истории общественно-политической жизни Карелии 1907-1914 гг., а именно борьбе Православного карельского братства против «угрозы панфиннизма», посвятил свою статью Н. А. Кораблев[14]. На значительном материале, частью представленном в приложения к статье, автор весьма обстоятельно осветил, прежде всего, просветительскую деятельность братства, отметил его стремление учитывать нужды и культурные запросы карел, пришел к выводу о политически стабилизирующем влиянии братства на общественную обстановку в Карелии кануна первой мировой войны[15].

   В статье М. А. Витухновской-Кауппала «Карельский крестьянин в горниле гражданской войны 1917-1922 гг.» предпринята попытка анализа гражданской (крестьянской) войны в Карелии как многовекторного явления, включавшего в себя, наряду с социально-политическими, так же и  национально-культурные мотивы.  Интерес вызывает оценка самоидентификации карел, как протонационализма, история попыток создания Карельской государственности, документальные  приложения к статье, показывающие события 1917-1922 гг. глазами карельских крестьян. Рецензируемая работа – одна из первых по истории гражданской войны в Карелии, написанных на основе комплексного изучения источников как российского, так и финляндского происхождения[16].

С. Г. Веригин[17] обратился к теме национальной политики финских оккупационных властей в Восточной Карелии в 1941-1944 гг. Автор описывает программу и деятельность Карельского академического общества, ставшего генератором идеологии оккупационной политики, характеризует направления деятельности оккупационной администрации по подготовке финно-угорского населения Карелии к включению края в состав Великой Финляндии. Обращает на себя внимание общая оценка этой политики как, неудачной, имея в виду незначительность доли финно-угорского населения, вставшего на сторону Финляндии и (или) переселившегося в Финляндию[18].

Статья Т. Хямюнен посвящена языковой идентичности переселенцев из Приграничной Карелии в Финляндию. Обследования карельского населения Финляндии показали, что карельский язык сильно финнизировался. Надежду на сохранение карельского языка в Финляндии автор связывает с недавним (2009 г.) официальным признанием его в качестве языка национального меньшинства[19].

Сборник завершает статья О. И. Кулагина, исследовавшего социально-экономический аспект модернизационных и контрмодернизационных процессов в лесной промышленности Карелии в 1917-1928 и 1991-1999 гг. Автор считает, что избранный им пример лесной промышленности Карелии позволяет говорить скорее о контрмодернизации, нежели о модернизации. Об этом свидетельствует, прежде всего,  то обстоятельство, что новые социальные институты на начальных этапах указанных периодов  лишь становились и социальной поддержки практически не имели, а мотивы роста производства явно доминировали над социальными нуждами работников[20].

Подготовка и издание рецензируемого сборника научных трудов было профинансировано РГНФ и Академией Финляндии.

Неёлова М. Е. Реформа и реформаторы: создание и деятельность новых местных органов государственного управления социально-экономической жизнью крестьянства России в 60-70-х гг. XIX в. (по материалам Олонецкой губернии). Монография. / М. Е. Неёлова. Петрозаводск: Изд-во ПетрГУ, 2012. 256 с.

История Великой реформы 1861 года, ее результатов привлекает к себе пристальное внимание отечественных и зарубежных историков последней четверти века. Исследуются в том числе и новые институты, созданные реформой. Книга Марии Евгеньевны Неёловой, написанная на материалах диссертационной работы[21], как раз и посвящена мировым крестьянским учреждениям Олонецкой губернии, особенностью которой был незначительный удельный вес крепостных в составе местного крестьянства.

В первой главе «Олонецкая губерния накануне отмены крепостного права» исследуется управление государственными, приписными, удельными и крепостными крестьянами накануне реформы. Автор показывает, что и государственные, и приписные крестьяне (вместе 94,4% крестьян губернии) управлялись бюрократически – соответственно Палатой государственных имуществ и Олонецким горным правлением. Институт самоуправления в государственной деревне в результате реформы П. Д. Киселева фактически терял свои властные полномочия, становился все менее интересен самим крестьянам. Поскольку реформа 1861 г. прямо затронула только крестьян помещичьих, составлявших всего 4% крестьянского населения губернии, первый опыт перемен послужил в дальнейшем и для преобразований управления в деревне государственной. Исследуя подготовку реформы, М. Е. Неёлова сосредоточилась на проектах создания механизма проведения преобразований, вылившихся, в конце концов, в Положение о губернских и уездных по крестьянским делам учреждениях, а также на разборе деятельности губернского крестьянского комитета, в своих предположениях допускавшего привлечение крестьян к делу пореформенного устройства.

Во второй главе «Создание и деятельность новых административных органов по проведению реформы в 1861-1865 гг.» исследуются Олонецкая особая временная комиссия, а также мировые крестьянские учреждения и их деятельность. В этой связи представляют интерес авторские характеристики олонецкого дворянства (в частности факты сильной социальной дифференциации), отдельных его представителей, а также состава губернского по крестьянским делам присутствия и мировых посредников.   При этом и в присутствии, и среди посредников отмечается преобладание лиц с чиновничьим прошлым, малознакомых с «крестьянским вопросом», а нередко и не живших в крае, не знавших условий Олонецкой губернии. Преобладание чиновников, пожалуй, главная местная особенность губернии – в большинстве губерний Европейской России в учреждениях по крестьянскому вопросу преобладали помещики (аналогичным Олонецкому краю образом дело обстояло только в губерниях Пермской, Вятской и Вологодской, где помещичье землевладение было неразвито). Автор показывает также как к 1866 г. в результате включения в сферу деятельности мировых посредников наряду с помещичьей и удельной деревни, эта деятельность все более утрачивала посреднический характер и становилась административной.

В третьей главе «Местные органы государственного управления социально-экономической жизнью крестьянства в 1866-1874 гг.» рассматриваются вопросы передачи в ведение мировых посредников крестьян государственной деревни, состав и деятельность мировых крестьянских учреждений этого периода.

Процесс передачи государственной деревни в управление мировых посредников разобран М. Е. Неёловой весьма обстоятельно, хорошо показаны его трудности и проблемы (бюрократические препятствия, часто отсутствие помещений для заседания волостных учреждений, неясность вопросов организации нового крестьянского самоуправления, принадлежность некоторых селений, перешедших под опеку мирового посредника, к разным административным округам  и др.). Правда в одном месте автор, в известном смысле, противоречит себе, признавая, что первичный  опыт преобразований начала 1860-х гг. оказался мало востребован в 1866-1874, в частности, по причине смены состава мировых посредников, в результате чего вновь заступившим в должность приходилось заново разбираться с проблемами, достаточно изученными их предшественникам. 

Характеризуя состав мировых посредников 1866-1874 гг. автор отмечает наличие прежней тенденции преобладания чиновников, причем по преимуществу приезжих. Прежняя тенденция – к усилению административно-контрольного начала – отчетливо прослеживается автором и в деятельности мировых посредников этого периода. Разбор жалоб крестьян на волостных должностных лиц, утверждение разнообразных приговоров сельских обществ, поверки и ревизии волостного делопроизводства – все это действительно все дальше отдаляло посредников от собственно посреднических функций, придавало их деятельности заурядный бюрократический характер. М. Е. Неёлова убедительно связывает развитие этой тенденции с переходом под контроль посредников государственной деревни.

Интерес у специалистов вызовут и сюжеты, посвященные отношениям крестьян к мировым посредникам, мировых посредников и земства (с одной стороны налицо было нежелание взаимодействовать, с другой, отдельные посредники принимали участие в работе земства), новых судебных учреждений.

Монография основательно фундирована: 6 фондов РГИА и 11 фондов Национального архива Республики Карелия, 46 опубликованных источников, 109 монографий и статей. Следует отметить и наличие содержательных приложений.

Фарутин А. Я. Зёрна рода. Опыт самоидентификации русского карела – славянина и финно-угра. / А. Я. Фарутин. Петрозаводск: Изд-во ПетрГУ, 2012. 212 с.

Труд Андрея Яковлевича Фарутина[22] невозможно не отметить, хотя и сложно презентовать в научном издании. Автор – замечательный карельский журналист, проживший и ныне здравствующий рядом с нами – в нашей стране, в России, на своей Малой Родине – в Карелии. Книга А. Я. Фарутина о «времени и судьбе». Здесь собраны самые разные человеческие истории, краеведческие изыскания, журналистские очерки, интервью, можно сказать, все многообразие нашей российской действительности так, как они переживались в Карелии ХХ века и так как были осмыслены автором, выстроены его памятью. «Нерв» книги – это в хорошем смысле пристрастные, подчас глубоко личные размышления о малочисленных финно-угорских народах Северо-Запада России, их исторической судьбе и дне сегодняшнем. Известно, что авторский субъективизм нередко отталкивает читателя, создает устойчивое ощущение дистанции. Но только не в этом случае. Текст заставляет сопереживать, может быть не во всем соглашаться и даже спорить, но спорить только по отдельным вещам. В целом симпатии целиком оказываются на стороне А. Я. Фарутина, открывшего «Зёрна Рода», видящего в возрождении национального самосознания  финно-угров «не мифическую угрозу самостоятельности родной всем нам России, но мощный резерв для ее всестороннего гармоничного развития». Книга А. Я. Фарутина – книга для вдумчивого, неторопливого чтения. Хочется надеяться, что она найдет своего благодарного читателя не только в Карелии, но и в других краях нашей страны.